Кирилл Серебренников: не держите зрителя за дебила
Пространство российского искусства в последние годы, даже месяцы жестко зачищается, чтобы превратиться в безмятежную бесполую лужайку. Под давлением «общественности» закрываются спектакли, увольняются режиссеры, срываются выставки. Но, к счастью, есть в России режиссер Кирилл Серебренников, который не желает идти на компромисс и продолжает строить свой театр и снимать свое кино. Каждая постановка Серебренникова в возглавляемом им «Гоголь-Центре» становится событием не только художественным, но и общественным. Его спектакли скандальны и неоднозначны, их грозятся закрыть патриоты и мракобесы всех мастей, называя непристойными и оскорбительными. Но Кирилл Серебренников говорит то, что думает, облекая свои высказывания в ту форму, которую считает нужной. В кино, режиссер столь же радикален и непримирим. Он угадывает болевые точки общества, точно попадая в нерв дня сегодняшнего. Каждый его фильм мог быть снят только в то время, когда создавался. В том числе и последняя картина Серебренникова «Ученик». Она уже удостоена премии за лучшую режиссуру российского фестиваля «Кинотавр»; участвовала в программе Каннского фестиваля, где была награждена Призом независимой французской прессы; вошла в список фильмов-номинантов на премию Европейской киноакадемии. 26 ноября в Тель-Авиве на кинофестивале «Дни российского кино» в рамках Международного фестиваля «Гешер» израильские киноманы смогут посмотреть нашумевшую ленту. В преддверии выхода фильма на большие экраны и фестиваля в Израиле, Кирилл Серебрянников рассказал о вкусах Каннского фестиваля, про российское кино и главного героя фильма - Вениамина
Андрей Захарьев
- Вы согласились бы с мнением, что вкусы Каннского фестиваля во многом определяются геополитикой?
- Нет. Мы об этом говорили с руководителем фестиваля Тьерри Фремо, и он сказал: «Слушайте, как только мы видим интересный фильм, сразу с радостью его берем. И ваша картина - как раз тому пример». «Ученика» отобрали из 1500 фильмов.
- Руководитель фестиваля мог бы и слукавить. Кто ж в таких вещах признается?
- Не думаю, что это так. Есть интерес к художникам, но нет интереса к России. Они через кино пытаются понять, что происходит, допустим, в Иране. Или в Румынии. А что происходит в России, они и так знают. Это не вражеское отношение, им просто все понятно. А дальше они смотрят кино и судят его по законам кино. На следующий день после показа я давал интервью десять часов подряд. Интерес со стороны прессы был огромный. И практически не было вопросов про политику, про Путина, про режим, про мое политическое кредо, про Крым.
- Но ведь существует мнение, что российское кино интересно, только если оно с остросоциальной направленностью, политическим подтекстом…
- Мне задавали вопросы о том, как мы снимали длинные планы, как работали с артистами, почему поменяли главного героя. Почему использован этот цвет, такой свет, как проходила работа художника? Я ни в одном российском материале за долгие годы не читал подробные тексты про работу оператора, художника.
- Мы читали ваши интервью западной прессе, в одном вы говорите: «Снимая такое кино, я ничего не боюсь». Это даже, кажется, вынесли в заголовок…
- В начале интервью меня спрашивали, есть ли вопросы, на которые вы не хотели бы отвечать? Я говорил: нет. Дальше шли вопросы про то, как мы кино снимали. Много разговаривали про религию, но это все-таки не политика. И я всем рассказывал возмущающую меня историю про мой родной город Ростов-на-Дону: там церковь отбирает кукольный театр, в который я ходил в детстве, где получил свое первое достаточно сильное театральное впечатление. Ранее на этом месте был разрушенный в 1930-е годы храм, и сейчас землю хотят забрать. Я считаю, это вредительство.
- Возможно, это хрестоматийный вопрос, но когда вы ощутили кинематографичность «Ученика»?
- Сразу. Мы спектакль делали, как кино. Мне показалось, что написанное очень похоже на сценарий. Длинные сцены, поэтому длинные планы. «Ученик», во-первых, очень крепко написанная пьеса, с перевертышами. Такое в России трудно найти. Во-вторых, очевидно, что Майенбург попадает в болевые точки. Я сразу увидел, как можно сделать из этого модель того, что происходит с нами. Все персонажи - они такие знакомые! Сразу представил себе директрису школы. У Майенбурга директор школы - мужчина, но я понял: в нашей школе никаких мужчин-директоров быть не может. Только женщина, причем «народный учитель России». Такую и играет Светлана Брагарник. Она тоже потерянная, иная, чем была у нас в спектакле. Сама растерялась, не знает, чему учить детей. Втайне симпатизирует биологу Красновой, но ничего сделать не может - власть в школе захватывает поп. Знаете, как интересно мы сочиняли русский вариант этой пьесы? Я приносил какие-то документальные тексты и ролики и… в итоге мы всех персонажей достали из реальности. Самая большая проблема была с попом. Того, из немецкой пьесы, использовать было невозможно - вообще. Из сцены с ним мы взяли только реплики мальчика. Остальное надо было искать. Но у нас был консультант, бывший священник, откуда-то уволенный за несогласия с политикой «партии и правительства». Он нам принес огромное количество книг, от которых волосы дыбом вставали. Церковные методички… Их фрагменты и звучат у нас.
- Перенося спектакль на экран, вы преследуете цель - донести эту историю до большего количества зрителей?
- Мне говорят, что в России нет спроса на подобного рода фильмы. Так сегодня устроен российский прокат. Надеюсь, «Ученика» все же посмотрят, потому что он был в Каннах, о нем уже много слышали. Немецкая пьеса после адаптации оказалась уместной для нас, а теперь, судя по реакции в Каннах, она понятна французам и итальянцам. Значит, мы все живем в одной жопе, попали в одну западню! Экономическая ситуация в Европе более стабильная, эти вопросы еще не стоят так остро. А у нас страна бедная и много проблем, так что кое-что становится очевиднее. Но если бы мы не получили каннскую селекцию и премию Франсуа Шале, то было бы неясно, куда фильм девать, где его показывать. При том, что история мощная и важная. Такие фильмы, как наш, в Европе пользуются зрительским интересом, идут во многих кинотеатрах. Французы сразу купили нашу картину, затем итальянцы, бельгийцы, немцы. Купила Южная Корея…
- У людей, не знающих сюжета и не видевших спектакля, может возникнуть предположение, что этот герой должен столкнуться с ситуацией, в которой его взгляды подвергнутся испытаниям, это как базаровский нигилизм у Тургенева. Однако этого не происходит. Значит ли это, что сил, способных остановить таких, как Вениамин, в нашей стране попросту нет?
- Суть в том, что мы не показываем, как Вениамин пришел к этой мысли, как он таким стал. Хотя меня часто об этом спрашивают. Причем задают этот вопрос в России. Здесь всем хочется найти объяснение всего, и это объяснение должно быть максимально простым. Мне ответ на этот вопрос кажется несложным: мальчик, находясь в пубертате, будучи не самым лучшим учеником в классе, испытывая определенные психологические проблемы, придумал себе такой ход защиты- нападения. Который он подслушал, разумеется, у взрослых. Не надо же объяснять, откуда берется фраза: «Это оскорбляет мои религиозные чувства»? Это и становится средством манипуляции, достижения целей.
- Как вам кажется, крайность в поведении героя - это аспект нашего менталитета, той самой широкой метущейся русской души, или это нечто, сложившееся исторически и воспитанное политически?
- Это знак времени, такая нетерпимость, агрессивное невежество, которое вдруг стало пользоваться массовым спросом, оказалось взято на вооружение медиа - ресурсами и подается как не девиантное, а нормальное поведение. Ты видишь, как люди с трибун, с экрана несут глупости, тебе вроде как за них стыдно, но ты чувствуешь себя маргиналом, потому что все, кроме тебя, это мощно поддерживают. Думаю, некоторые люди испытывали похожие эмоции в 1930-е годы. Когда проходили чистки, детей заставляли отказываться от отцов, а троцкисто-зиновьевских выкормышей вынуждали признаваться в не содеянных грехах. Все кричали: «Требуем расстрела паршивых собак!» Про это много написано. Например, есть мемуары Любови Шапориной, которая описывает это как помутнение, как некий ужас, несовместимый с ее представлениями о кодексе чести, этике - женщины, воспитанной на Бестужевских курсах. И, кажется, что это безумие не может твориться долго, но на самом деле, к сожалению, оно может твориться долго.
- У вас нет ощущения, что сейчас зрительский интерес перемещается от кино к театру?
- Не знаю, но то, что театр в зоне общественного интереса - это точно. Сегодня в России расцвет театра - это медицинский факт, это отмечаем не только мы, но и коллеги abroad. В России очень много хороших спектаклей выходит, они ездят на разные фестивали, где их хорошо принимают.
- Связываете ли вы это с тем, что в театре сейчас возможностей гораздо больше, чем в том же кино? Можно ли в театре увидеть что-то более интересное и смелое, чем в кино?
- Наверняка, потому что театр - хороший, честный, он близок людям. Он очень рядом. Он чувствует свою прямую ответственность за зрителя. Грубо говоря: если мы будем скучными, то они, зрители, завтра не придут. Кино по-другому работает.
- Есть ощущение со стороны, что вы собираете вокруг себя некую культурную оппозицию.
- Оппозицию чему?
- Ну, даже если не говорить о политике и социуме, то о театре, например…
- У меня нет «врагов». Для меня есть скучный театр и нескучный театр. Есть театр, который пытается быть в диалоге со зрителем, вы узнаете этот театр по словам, по тому, как он устроен, и признаете его своим. А есть театр, который не вам и не про вас. Он вещает одно и то же десятилетиями. Некоторые спектакли я не могу смотреть. Физиологически невыносимо. Уважаю людей, которые их делают, знаю, что это тяжелый труд, но не могу.
- Демонстративно уходите?
- Тихо исчезаю. Потому что понимаю: это не про меня. Я живу в XXI веке, у меня гаджеты разные в кармане, высокая скорость перемещения по миру, я ценю свое время и, если прихожу на спектакль, где мне рассказывают прописные истины, известные мне уже много лет, то задаю вопрос: зачем мне это? В театре я хочу удивляться, слышать и видеть то, что меня изменит. Если жить вместе с этим временем, в котором ты находишься, и стараться зрителя не держать за дебила, не кормить его залежалым товаром, то твой зритель придет. И останется.
Фильм Кирилла Серебренникова «Ученик» будет показан 26 ноября в 19:00, в зале «Нога» на кинофестивале «Дни российского кино» в рамках Международного фестиваля «Гешер» и сопровождаться титрами на иврите.
Дополнительная информация и заказ билетов на сайте театра «Гешер» или по телефону: 03-5157000
интервью предоставлено организаторами фестиваля «Кинотавр»
Для справки:
Кирилл Серебренников – российский режиссёр театра и кино, лауреат Национальной премии в области телевидения «ТЭФИ», победитель конкурсных программ Открытого российского кинофестиваля «Кинотавр», Римского международного кинофестиваля, художественный руководитель «Гоголь-центра» (с 2012 г.).
За семь лет поставил десять спектаклей во всех театрах Ростова-на-Дону: театре «Ангажемент», Академическом театре драмы имени М. Горького, Академическом театре юного зрителя. Постановки неоднократно признавались лучшими спектаклями сезонов и получали призы на всероссийских фестивалях.
С 1991 года также стал активно работать на телевидении: сначала в телекомпании «Южный регион», потом в ГТРК «Дон-ТР». За те же семь лет снял 11 видеоклипов, 2 документальных фильма, 4 телеспектакля, 1 видеоартовскую картину, 1музыкальный телефильм, 3 многосерийных проекта: два – о музыке, третий – о кино, около 100 рекламных роликов. С 1998года также занимается кинематографом. Среди его работ – 6 художественных фильмов, 1 документальный и 4 сериала.
В 2008 году набрал экспериментальный актёрско-режиссёрский курс в Школе-студии МХАТ. Из этого курса к выпускному была сформирована «Седьмая студия», позже ставшая одним из резидентов «Гоголь-центра».
В 2011 – 2014 годах являлся художественным руково-ителем проекта «Платформа» в Центре современного искусства «Винзавод».
Живёт и работает в Москве.